Революция отменяется! Феликс Эдмундович на рыбалку уехал (с)
Название: Девочка с глазами из самого синего льда
Автор: Ленивый кош@к
Фэндом: Kuroko no Basuke
Дисклеймер: Фуджимаки Тадатоши, все его
Персонажи: Кагами, fem!Куроко
Рейтинг: R
Жанры: зомби-AU, джен, гет, ангст, драма, даркфик
Предупреждения: OOC, смена пола, нецензурная лексика, смерть персонажа
читать дальшеДевочка с глазами из самого синего льда говорит, что выход есть.
Когда Кагами, с ног до головы перемазанный кровью, грязью и черт знает, чем еще, приставляет к собственному виску глок с единственной пулей в магазине, чтобы, наконец, выпустить себе мозги и прекратить весь этот нескончаемый кошмар, она бесшумно подходит со спины, зажимает маленькой ладошкой дуло, мягко отводит пистолет в сторону и убирает руку за мгновение до выстрела.
- Не надо так, Кагами-кун. Выход есть.
- Да, - Кагами с сожалением смотрит на ставший бесполезным глок, на отверстие от пули в стене, и думает, что сейчас на шум стекутся все мертвяки в округе, что пора убираться из этого дома, пока их не сожрали. - Да, он есть. И ты только что заставила его проебать.
Кагами хочет сдохнуть, но он точно не понимает под этим переваривание в гнилом желудке ходячей мертвой бляди и уж точно не имеет в виду превращение в такую же ходячую мертвую блядь.
Пустить пулю в собственную голову - вот это хорошо, только девочка с глазами из самого синего льда так не думает.
- Не такой, Кагами-кун, - она качает головой, и в глазах укоризна.
Кагами плевать. Потому что очередная пуля "для себя" ушла в бетон из-за девчонки с огромной верой в мертвое человечество.
На самом деле, не девчонка она - женщина. Тощая, как подросток, мелкая, даже не достает ему до плеча, и очень-очень бледная. Женщину зовут Куроко Тецуя, и вчера ей исполнилось двадцать девять лет. Самому Кагами еще больше полугода до двадцати.
А кажется, что уже перевалило за век.
Остаться в живых после гибели цивилизации - это охуенный повод прибавить себе пару десятков лет.
Как и охуенно будет вернуться домой и сказать: "Пап, я пережил конец света, теперь ты не имеешь права называть меня сосунком, который жизни не нюхал".
Слово "дом" даже мыслях бьет током, щедро одаряет несколькими тысячами ватт, но, сука, не убивает. Кагами сплевывает: чертова Куроко со своей ненормальной верой, очевидно, заразна.
Потому что нет нихуя.
Дома нет. Мира нет. Ничего нет.
А, нет, есть. Зомби.
Вот этого ходячего мертвого дерьма теперь в избытке.
Ходячего мертвого и вечно голодного дерьма.
Придет серый мертвячок, и сожрет он твой бочок, мудак, если спать будешь, как сурок.
Поэтому Кагами почти не спит. Сдохнуть - хочет. Так - нет.
Поэтому в глоке всегда должна оставаться одна пуля.
Которая каждый день уходит в сторону из-за девочки с глазами из самого синего льда.
Когда все только началось, Кагами надирался в чьей-то квартире вместе с будущими одногруппниками, отмечая начало студенческой жизни.
За три дня беспробудной пьянки каждый по нескольку раз рассказал свою занимательную и не очень биографию, они перетрахались во всех мыслимых и немыслимых комбинациях, они столько всякой херни наделали, что через лет двадцать будет стыдно вспоминать, но Кагами, очередь которого была идти за выпивкой, брел по ярко освещенной улице и чувствовал себя почти счастливым.
Предки остались в Америке, японские одногодки оказались не такими занудами, как представлялось, и та обалденная девчонка с ядерно-розовым цветом волос несколько часов к ряду не слезала с него, а напоследок жарко прошептала ему в ухо "Будем встречаться".
Когда прогремело нечто похожее на взрыв и содрогнулась земля, Кагами не обратил на это внимания. Он несколько дней только и делал, что пил, курил, трахался, в голове были сплошные взрывы и землетрясения, он был опьянен какой-то не очень качественной дрянью, опьянен свободой и чем-то еще, что, по сопливым рассказам девчонок в школе, было похоже на любовь, опьянен запахом духов девушки с ядерно-розовыми волосами. Кагами было похуй на подбрасываемые пьяным сознанием глюки, похуй на вероятность войны, похуй на конец света, о котором так любят кричать помешанные на религии, похуй на все.
Ему восемнадцать и у него все классно.
Было.
А потом Кагами вернулся на квартиру, всего за два часа превратившуюся в могилу и пропахшую до основания кровью, гнилой плотью и смертью. Все те, кто был там, уже мало чем были похожи на людей: бесформенные куски мяса, некоторые - обглоданные до самых костей. А его несостоявшаяся девушка лежала посреди гостиной, раскинув руки в стороны, с вывороченными наружу кишками, и ее ядерно-розовые волосы стали темно-рыжими от крови.
Кагами не помнил, как убегал оттуда, не помнил, как оказался в собственной квартире. Он помнил только первобытный ужас, охвативший все его существо, когда одно из мертвых тел поднялось с страшным хрипом.
Осознание того, что - все, конец, пришло позже. Кагами пытался убедить себя, что ему показалось, он был слишком пьян и обкурен, но отсутствие связи, как мобильной так и фиксированной, крики на улице и звуки выстрелов не слишком способствовали самообману.
Сначала Кагами думал: как можно быстрее добраться до аэропорта и свалить обратно в Америку, к родителям. Но в аэропорте к тому времени уже не осталось людей. И стало понятно, что из Японии уже не выбраться.
Потом Кагами решил: нужно найти выживших, и все будет хорошо. Среди людей не так страшно в погибшем мире.
Но все те, с кем он встречался, оказывались либо последними уебками даже для конца света, либо слишком быстро умирали.
Кагами хотел умереть вместе с ними.
Но наверху кто-то очень жестокий упорно продлевал ему жизнь.
И тогда Кагами зацепился за последнее: необходимо добраться до Токио. Там военные, там ученые, которые наверняка во всем уже разобрались. Там безопасно.
Но Токио оказался пуст. Токио оказался мертв. Токио оказался наполнен живыми мертвецами.
Последняя надежда сдохла под гниющими ногами зомби.
Кагами хотел умереть, но кто-то очень жестокий гнал его из города, заставлял цепляться за жизнь скрученными от холода и страха пальцами.
Кагами хотел умереть, но продолжал существовать, не жить, нет, и бороться за свое существование, каждый день оставляя заветную пулю в глоке.
А потом он увидел ее.
Она стояла в светлом сарафане возле прилавка с какой-то бабской ерундой с корзиной продуктов у руках и выглядела так нормально, что у Кагами перехватило дыхание и задрожали руки от ужаса.
Ситуация напомнила старый анекдот: кладбище ночью - это единственное место, где пьяного мужика с битой испугаешься меньше, чем одинокую маленькую девочку в белом платьице с косичками и бантиками.
Нихуя не смешно, потому что весь мир теперь кладбище, а сам Кагами свихнулся настолько, что увидел приведение.
Нихуя не смешно, но Кагами хохотнул.
Она обернулась, и дыхание у него снова сбилось, но уже совсем по другой причине.
Молодая девушка, почти девочка, с глазами из самого синего льда смотрела открыто, приветливо и улыбалась.
Улыбалась, черт побери. В доме напротив шумно копошились мертвяки, а девочка в светлом сарафане улыбалась без намека на страх.
И это была самая красивая улыбка, которую Кагами только видел в жизни "до" и существовании "после". Ядерно-розовые волосы его не-девушки померкли, почти стерлись из памяти, оставляя после себя целое ничто.
Пустоту.
Девочка с глазами из самого синего льда всего за одну улыбку выжгла его до основания.
- Добрый день, - девочка поклонилась.
Поклонилась по всем гребанным правилам гребанного японского этикета. Абсурдность ситуации бомбанула в голове Кагами целой Хиросимой, утопив все ванильные мысли в вымышленной радиации, и он ласково поинтересовался:
- Ебанулась, дорогая? В каком месте он добрый? Ладно, не отвечай, - махнул рукой Кагами и заозирался по сторонам: - Где остальные? Остальная группа, - пояснил он, увидев недоуменный взгляд девочки. - Не могли же они отправить ребенка одного.
Девочка снова улыбнулась.
- Я одна, - произнесла она как само собой разумеющееся. - Нет никакой группы.
И пока Кагами глупо моргал, девочка положила что-то в корзину и подошла ближе.
- Вы голодны? Я собиралась испечь яблочный пирог. И, - девочка сморщила нос, - простите за грубость, Вам нужно помыться.
Кагами заторможено кивнул. Девочка ярко улыбнулась и протянула ему руку:
- Идемте.
Ему сразу нужно было уходить, бежать прочь, потому что априори не стоило ждать чего-то хорошего от девчонки в светлом сарафане, которая в одиночку переживает конец света.
Но он пошел за ней. Как пес, который нашел хозяйку.
Кагами смешно.
Ни хуя он не тигр.
Он - псина.
И поводок от его ошейника держит девочка с глазами из самого синего льда.
У Кагами стояк.
Они едва ушли живыми от нескольких десятков мертвяков, а у него стоит.
Гребанный адреналин и гребанная реакция тела на него.
Поэтому Кагами резко сворачивает с дороги, игнорируя вопросительный взгляд Куроко, глушит мотор и выскакивает из машины.
Глупо, очень глупо, потому что они еще недостаточно далеко уехали от очередного мертвого города, у них почти не осталось патронов, и если в этом лесу бродят мертвецы или недружелюбно настроенные мудаки, то им с Куроко конец.
Но Кагами идет вглубь леса, не говорит ни слова, не останавливается и даже не оборачивается, когда Куроко тихо окликает его. Он надеется, что она не пойдет следом, чтобы выяснить, в чем дело. Кагами срочно нужно уединение, и он надеется, что Куроко поймет.
Он продолжает идти, ему неудобно, даже больно, и срывается на бег, когда видит мелькнувшую чуть дальше среди деревьев сверкающую гладь озера. Кагами с разбегу прыгает в ледяную воду, надеясь что холод, прошибающий до мозга костей и заставляющий зубы отбивать степ*, собьет возбуждение на нет, но член продолжает стоять, как Токийская телебашня. И тогда Кагами выходит из воды, волочится к ближайшему дереву и не садится - падает на землю, прислоняясь спиной к стволу. Одежда неприятно липнет к телу, содрать бы ее ко всем чертям, но погода совсем не располагает к этому, поэтому Кагами морщится от противного ощущения, когда расстегивает мокрые джинсы, приспускает белье, освобождает стоящий колом член и как-то боязливо обхватывает его ладонью. Кагами делает несколько пробных движений и шипит от боли.
А через несколько мгновений заливается истерическим смехом.
Черт побери, он уже не помнит, как нужно дрочить.
Кагами заставляет себя успокоиться, потому что это ненормально, так смеяться, сидя в каком-то лесу посреди зомбиапокалипсиса, да еще со спущенными штанами и стояком, от которого уже больно и хочется выть в голос. Кагами сплевывает на ладонь, снова обхватывает ею член, прикрывает глаза и начинает быстро двигать рукой.
В голове мелькают разнообразные картинки. Он не заостряет на них внимание, позволяя фантазии перетекать во что угодно.
Кагами хочет быстрее покончить с этим, поэтому дрочит торопливо, словно подросток, который боится быть застуканным. На самом деле, не боится он нихрена подобного. Блять, он дрочит в лесу, где, скорее всего, бродят мертвяки, и, само собой, это не способствует тому, чтобы должным образом удовлетворить тело. Быть сожранным в такой деликатный момент - удовольствие ниже среднего. Поэтому и торопится.
Кагами совсем не хочет думать, что где-то возле трассы осталась Куроко. Одна и почти безоружная. И вообще, хуевая это идея, думать о Куроко, пока он тут дрочит на нечто абстрактное.
Очень, очень хуевая идея.
- Кагами-кун?
Кагами резко открывает глаза.
Куроко стоит перед ним, запыхавшаяся и чуть раскрасневшаяся, смотрит обеспокоенно, смущенно, но взгляда не отводит. Кагами вспоминает: так смотрела мама, когда не вовремя зашла в его спальню.
Кагами не нравится эта ассоциация.
- Что? - грубо рычит он, чуть замедлив движение руки, но не прекращая. - Проблемы?
- Нет, - Куроко смаргивает и делает шаг назад, и это движение будит в Кагами что-то хищное, жестокое, которое требует схватить Куроко и сделать, наконец, что-нибудь, чтобы она перестала смотреть, перестала улыбаться, перестала верить. - Я волновалась.
- Я в порядке. Убедилась? А теперь свали, - Кагами кивает куда-то в сторону, прикрывает глаза и быстрее двигает рукой.
Куроко не шевелится, и Кагами снова открывает глаза:
- Или хочешь присоединиться? - он облизывается и растягивает губы в самой пошлой улыбке, на которую только способен.
Куроко не реагирует. Не краснеет, не отводит взгляд, только бросает ему в ноги охотничий нож.
- Будь осторожен: я видела нескольких мертвецов. И... постарайся не шуметь.
Она уходит тихо и стремительно. В ее походке ни капли страха, Куроко даже не оглядывается по сторонам, и Кагами хочет сказать "Сама будь осторожна, дура", но вместо этого он крепко зажмуривает глаза и дрочит себе уже откровенно жестко, больно, отчаянно.
Фантазии приобретают образ девочки с глазами из самого синего льда, и Кагами обильно кончает, со злым стоном.
Он не дает телу прийти в себя после оргазма, бросается к воде и с остервенеем начинает мыть руки.
Глядя в собственное перекошенное отражение, Кагами шипит сквозь сжатые зубы:
Чтоб тебя, Куроко.
Чтоб тебя.
Кагами думает, что Куроко - та еще хитрая сука.
Потому что на одной вере в скатившемся на дно мире не выжить, и Кагами ждет, когда Куроко вытащит из кармана кольцо Всевластия, Яблоко Эдема или еще какую-нибудь читерскую поебень, но у Куроко в кармане только беретта М9 и, Кагами узнает об этом совершенно случайно, когда однажды пришлось перелезать через спящую у тлеющих углей Куроко, очень острый кайкэн**. Порез на шее заживал долго, а Куроко даже не извинилась.
Когда они натыкаются на довольно многочисленную группу мертвяков, Кагами забирается на покореженный фургон и начинает отстреливаться. Краем глаза он наблюдает за Куроко и ждет, когда же она засунет руку в четвертое измерение и достанет оттуда, например, Экскалибур. Но ничего подобного не происходит, в руках Куроко верная беретта и кайкэн, и Кагами срочно приходится пересматривать ситуацию.
- Где ты прячешь волшебную палочку? - интересуется он спустя полчаса и два десятка уже окончательно мертвых ублюдков, вытирая грязь с ее лба.
Куроко недоуменно моргает, а потом улыбается.
- Ты еще маленький, Кагами-кун, чтобы знать о таком.
- Дура, - Кагами в отместку дергает ее за волосы и не успевает увернуться от болезненного тычка в бок.
Кагами чувствует, как невидимый ошейник сильнее сжимает горло, и ему это совсем не нравится.
Он мог бы застрелиться пока ее нет.
Но это какое-то гребанное предательство, и поэтому Кагами ждет.
Наверное, он хочет, чтобы Куроко признала - нет никакого выхода, кроме пули в висок. Что в этом мире от живых уже ничего не зависит. Люди нынче - национальное меньшинство.
Зачем ему это, Кагами не знает. Уйти бы как можно дальше от этой девчонки, сбежать на другой конец Японии, потому что ее вера заразна, потому что глаза из самого синего льда держат крепко, как ошейник, привязывают к себе веревками, которые уже скоро будет не разорвать, но Кагами - пес, пес, не тигр - ждет.
А когда Куроко возвращается, он старается не обращать внимания на облегчение в ее глазах.
И на свое собственное облегчение - живая, невредимая - тоже.
Лучше бы ты не вернулась, с горечью думает Кагами. Лучше бы ты никогда не появлялась.
Но Куроко здесь, сейчас, с ним, и Кагами продолжает жить, а не существовать.
Они не говорят о жизни "до".
Кагами нечего говорить: у него никого не было. Куроко не хочет говорить: у нее никого не осталось. Только фотография, на которую она смотрит украдкой, думая, что Кагами не замечает.
Кагами замечает. Конец света сделал из него довольно внимательного засранца.
Он понимает, что нужно вырвать фотографию из чужих рук, сжечь ко всем чертям, заставить отпустить, забыть, но фотография - это единственная слабость, которую позволяет себе Куроко, и Кагами отворачивается, делая вид, что не видит.
А когда Куроко уходит в очередной одиночный рейд - Кагами против, всегда против, но упрямства в этой женщине едва ли не больше, чем абсурдной веры, - Кагами крадется к чужому рюкзаку, чтобы утолить, наконец, свое любопытство.
Фотография небольшая - девять на двенадцать - и самая обычная и необычная одновременно. Потому что это всего лишь запечатленное изображение какого-то момента. Потому что семья на этом фото - такая счастливая, такая живая, что дыхание перехватывает. А возможно дело лишь в том, что Кагами уже давно не видел живых, за исключением Куроко, и сразу же запретил себе вспоминать.
Кагами ловит себя на мысли, что в общих чертах именно так и представлял мужа Куроко. Высокий, смуглый, широко улыбающийся, рядом с ним Куроко выглядит совсем маленькой и почти прозрачной, и всем своим видом излучающий надежность. Девочка, синеволосая, как отец, и голубоглазая и светлокожая, как мать, в слишком большой для нее форменной куртке полицейского и фуражке держит двумя руками SIG-Sauer P220 и целится вперед, сощурившись и улыбаясь так ярко, что Кагами на несколько мгновений прикрывает глаза, боясь ослепнуть.
Куроко на фото тоже улыбается, Кагами никогда не видел на ее лице такой улыбки. И отчего-то ответная улыбка, глупая, беспричинная, расползается по его губам.
Куроко на фото счастливая. Красивая. Куроко на фото заставляет вспоминать жизнь "до" и задавать себе табу-вопросы из рубрики "а если бы?"
А если бы он встретил ее тогда?
Собственно, счастливая Куроко на фото тут же дает ответ: ничего не было бы. Потому что я люблю своего мужа, Кагами-кун.
Кагами кажется, что он его ненавидит. Бессмысленно ненавидеть мертвого, но Кагами ничего не может - не хочет - с собой сделать.
Поэтому и говорит, выплевывая слова:
- Ублюдок, ты, наверное, клялся защищать ее. И где ты теперь, а? Сдо-о-ох. Сдох, оставил одну. Хуевый из тебя муж, гондон. И отец из тебя хуевый.
Но мужчина на фото не отвечает. Улыбается, обнимает жену и дочь и выглядит таким, сука, счастливым, что Кагами скрипит зубами от злости.
Кагами не знает подробностей.
Только знает, что дочка и муж Куроко погибли от зубов мертвяков.
Что этот смуглый мужчина с яркой улыбкой и темно-синими глазами не смог защитить своего ребенка. Не смог защитить себя. Не смог защитить Куроко.
- Смотри внимательно, мудозвон, как я защищаю твою женщину.
Когда-нибудь Кагами признается себе, что он хочет называть Куроко своей женщиной, но не сегодня.
Сегодня он сам отложит в сторону глок с единственной пулей.
- Она сказала, что видела собаку, - тихо говорит Куроко, глядя на языки пламени. - Настоящую, живую собаку. Их уже к тому времени не было, но она сказала, что видела... Живую собаку.
Кагами замирает. Нож, который он точил, больно впивается в руку, но Кагами не обращает внимания. Не позволяет обращать внимания.
Он не понимает, почему Куроко решила рассказать, но не может - не хочет - ее останавливать. Он хочет знать. Черт побери, как же он хочет знать о том, что произошло и как Куроко продолжает жить, когда он - человек, у которого не было никого, - почти год порывается застрелиться.
- Мы с мужем не поверили, ведь собак уже давно не было, - продолжает Куроко и качает головой. - Но она сказала, что видела. Недалеко, в доме на ближайшем перекрестке... Мы зачистили часть территории, поставили некоторые ограждения, острые колья вокруг. Каждый день проверяли. Было безопасно. Ну, - Куроко усмехается, и Кагами пробирает дрожь от этой усмешки, - настолько, насколько это было возможно. А потом она сказала, что видела собаку... У нас была собака, до всего этого. Но он убежал... Она сильно переживала. И... Она сказала, что видела собаку, и попросилась пойти проверить. Она умела себя защищать - он ее научил, - поэтому мы отпустили ее. Одну.
Куроко замолкает, и Кагами даже на расстоянии чувствует ее дрожь. Хочется подойти, сжать в объятьях, успокоить и так очевидно соврать, что все хорошо, но Кагами намеренно сдавливает лезвие ножа ладонью, заставляя себя оставаться на месте. Куроко хочет выговориться, и если это как-то уменьшит ее боль, он готов изрезать себе все руки.
- Тот перекресток просматривался из нашего дома, и там никого - ничего - не было. А потом она закричала, и когда мы прибежали... От нее почти ничего не осталось, - Куроко проводит рукой по волосам и тихо всхлипывает.
И Кагами не выдерживает. В два шага оказывается рядом, падает на колени и обнимает Куроко. Та утыкается носом ему в плечо, и через несколько секунд Кагами слышит сдавленные рыдания. И эти рыдания режут не хуже ножа.
- Эй, не надо, - начинает он, но Куроко неожиданно больно сжимает его плечи и сдавленным голосом продолжает:
- Я не помню, что произошло дальше. Только помню, как сидела на земле, а он прижимал меня к себе и умолял не смотреть. Повторял это, как молитву. И плакал. Он никогда до этого не плакал, - Куроко снова всхлипывает и тут же закусывает ладонь.
- Ш-ш-ш-ш-ш, - Кагами перетягивает ее к себе на колени, гладит по голове, спине и качает, как ребенка.
Кагами никогда не видел ее слез. И будь он проклят, если хотел их увидеть.
- Я долго молчала, а он не отходил от меня ни на шаг. Убрал все, чем только можно было убить себя. Насильно кормил.
Куроко замолкает, а Кагами не решается что-то говорить. Он просто продолжает обнимать ее, успокаивающе поглаживая по спине.
- А когда я пришла в себя, он ушел. Его не было несколько дней. Он часто уходил. За продуктами, оружием, одеждой. Я привыкла не волноваться. И в этот раз не волновалась, даже после... А когда он вернулся... Он зажимал укус на плече. И улыбался, - нервный смешок. - У него всегда была красивая улыбка. Сначала я влюбилась именно в нее.
Куроко снова замолкает, и Кагами плечом чувствует, как она закусывает губы.
- Он вложил мне в руки пистолет и попросил... попросил, - всхлипывает Куроко. - Я хотела сначала выстрелить в себя, но он не позволил. Я никогда не плакала столько, как в тот день. А он обнимал меня, шептал, как ему жаль, что он плохой муж, плохой отец, не защитил нашу малышку, оставляет меня одну, что он так хотел бы все изменить. А потом он взял мою руку с пистолетом, приставил к своему виску и сказал, что он очень меня любит. И я выстрелила. Убила собственного мужа, - Куроко начинает трясти, и Кагами обнимает ее крепче.
- Я не знаю, почему не убила себя потом. Не знаю, не понимаю. Просто прошел один день, второй - и вот я уже пеку пирожки, напевая различные песенки.
Кагами молча кивает. Не потому, что понимает, а потому, что должен хоть что-то сделать, как-то отреагировать. Но, к сожалению, ни учителя, ни родители не научили его правильно вести себя при подобных разговорах, поэтому Кагами может только кивнуть. Куроко в его объятьях слабо шевелится и достает из кармана пистолет.
- Это его беретта, - она любовно проводит рукой по оружию. - И ее кайкэн. Свое оружие я похоронила с ними.
Кагами все так же молча кивает. Он помнит две могилы на заднем дворе того дома, куда привела его в первую их встречу Куроко. Помнит плюшевого мишку у могилки поменьше и золотое кольцо, поблескивающее на солнце, на второй могиле. Помнит, как Куроко каждый день приносила туда цветы и по нескольку часов сидела рядом, с улыбкой глядя вдаль.
Кагами вдыхает запах ее волос и мимолетно удивляется, потому что пахнут они ванилью. Куроко несмело обнимает его в ответ, и единственно правильным сейчас кажется поцеловать ее. Поэтому Кагами мягко отстраняет Куроко от себя и заглядывает ей в глаза.
В этих глазах, помимо слез, таких кристально-чистых, и любовь, и забота, но не к нему. К убитому собственной рукой мужу, к съеденной мертвяками дочери. Кагами буквально подбрасывает на месте. Он рявкает прежде, чем успевает подумать:
- Я не собираюсь быть гребанной заменой, Тецуя!
Куроко вздрагивает. То ли от его злого вскрика, то ли от того, что он в первый раз называет ее по имени. А потом качает головой, и Кагами понимает ее взгляд правильно. Любовь - к нему. Забота - о нем. Кагами прошибает током, в груди взрывается еще одна личная Хиросима и воображаемый ошейник срастается с кожей.
- Ты не замена, - Куроко ласково гладит его по лицу, вплетает пальцы в отросшие волосы и улыбается. - Не замена.
Девочка с глазами из самого синего льда говорит, что выход есть.
А Кагами, целуя и прижимая ее к себе, верит.
_____________________________________________________________________
* - он же чечетка.
** - кинжал, носимый мужчинами и женщинами самурайского класса в Японии.
Автор: Ленивый кош@к
Фэндом: Kuroko no Basuke
Дисклеймер: Фуджимаки Тадатоши, все его
Персонажи: Кагами, fem!Куроко
Рейтинг: R
Жанры: зомби-AU, джен, гет, ангст, драма, даркфик
Предупреждения: OOC, смена пола, нецензурная лексика, смерть персонажа
читать дальшеДевочка с глазами из самого синего льда говорит, что выход есть.
Когда Кагами, с ног до головы перемазанный кровью, грязью и черт знает, чем еще, приставляет к собственному виску глок с единственной пулей в магазине, чтобы, наконец, выпустить себе мозги и прекратить весь этот нескончаемый кошмар, она бесшумно подходит со спины, зажимает маленькой ладошкой дуло, мягко отводит пистолет в сторону и убирает руку за мгновение до выстрела.
- Не надо так, Кагами-кун. Выход есть.
- Да, - Кагами с сожалением смотрит на ставший бесполезным глок, на отверстие от пули в стене, и думает, что сейчас на шум стекутся все мертвяки в округе, что пора убираться из этого дома, пока их не сожрали. - Да, он есть. И ты только что заставила его проебать.
Кагами хочет сдохнуть, но он точно не понимает под этим переваривание в гнилом желудке ходячей мертвой бляди и уж точно не имеет в виду превращение в такую же ходячую мертвую блядь.
Пустить пулю в собственную голову - вот это хорошо, только девочка с глазами из самого синего льда так не думает.
- Не такой, Кагами-кун, - она качает головой, и в глазах укоризна.
Кагами плевать. Потому что очередная пуля "для себя" ушла в бетон из-за девчонки с огромной верой в мертвое человечество.
На самом деле, не девчонка она - женщина. Тощая, как подросток, мелкая, даже не достает ему до плеча, и очень-очень бледная. Женщину зовут Куроко Тецуя, и вчера ей исполнилось двадцать девять лет. Самому Кагами еще больше полугода до двадцати.
А кажется, что уже перевалило за век.
Остаться в живых после гибели цивилизации - это охуенный повод прибавить себе пару десятков лет.
Как и охуенно будет вернуться домой и сказать: "Пап, я пережил конец света, теперь ты не имеешь права называть меня сосунком, который жизни не нюхал".
Слово "дом" даже мыслях бьет током, щедро одаряет несколькими тысячами ватт, но, сука, не убивает. Кагами сплевывает: чертова Куроко со своей ненормальной верой, очевидно, заразна.
Потому что нет нихуя.
Дома нет. Мира нет. Ничего нет.
А, нет, есть. Зомби.
Вот этого ходячего мертвого дерьма теперь в избытке.
Ходячего мертвого и вечно голодного дерьма.
Придет серый мертвячок, и сожрет он твой бочок, мудак, если спать будешь, как сурок.
Поэтому Кагами почти не спит. Сдохнуть - хочет. Так - нет.
Поэтому в глоке всегда должна оставаться одна пуля.
Которая каждый день уходит в сторону из-за девочки с глазами из самого синего льда.
***
Когда все только началось, Кагами надирался в чьей-то квартире вместе с будущими одногруппниками, отмечая начало студенческой жизни.
За три дня беспробудной пьянки каждый по нескольку раз рассказал свою занимательную и не очень биографию, они перетрахались во всех мыслимых и немыслимых комбинациях, они столько всякой херни наделали, что через лет двадцать будет стыдно вспоминать, но Кагами, очередь которого была идти за выпивкой, брел по ярко освещенной улице и чувствовал себя почти счастливым.
Предки остались в Америке, японские одногодки оказались не такими занудами, как представлялось, и та обалденная девчонка с ядерно-розовым цветом волос несколько часов к ряду не слезала с него, а напоследок жарко прошептала ему в ухо "Будем встречаться".
Когда прогремело нечто похожее на взрыв и содрогнулась земля, Кагами не обратил на это внимания. Он несколько дней только и делал, что пил, курил, трахался, в голове были сплошные взрывы и землетрясения, он был опьянен какой-то не очень качественной дрянью, опьянен свободой и чем-то еще, что, по сопливым рассказам девчонок в школе, было похоже на любовь, опьянен запахом духов девушки с ядерно-розовыми волосами. Кагами было похуй на подбрасываемые пьяным сознанием глюки, похуй на вероятность войны, похуй на конец света, о котором так любят кричать помешанные на религии, похуй на все.
Ему восемнадцать и у него все классно.
Было.
А потом Кагами вернулся на квартиру, всего за два часа превратившуюся в могилу и пропахшую до основания кровью, гнилой плотью и смертью. Все те, кто был там, уже мало чем были похожи на людей: бесформенные куски мяса, некоторые - обглоданные до самых костей. А его несостоявшаяся девушка лежала посреди гостиной, раскинув руки в стороны, с вывороченными наружу кишками, и ее ядерно-розовые волосы стали темно-рыжими от крови.
Кагами не помнил, как убегал оттуда, не помнил, как оказался в собственной квартире. Он помнил только первобытный ужас, охвативший все его существо, когда одно из мертвых тел поднялось с страшным хрипом.
Осознание того, что - все, конец, пришло позже. Кагами пытался убедить себя, что ему показалось, он был слишком пьян и обкурен, но отсутствие связи, как мобильной так и фиксированной, крики на улице и звуки выстрелов не слишком способствовали самообману.
Сначала Кагами думал: как можно быстрее добраться до аэропорта и свалить обратно в Америку, к родителям. Но в аэропорте к тому времени уже не осталось людей. И стало понятно, что из Японии уже не выбраться.
Потом Кагами решил: нужно найти выживших, и все будет хорошо. Среди людей не так страшно в погибшем мире.
Но все те, с кем он встречался, оказывались либо последними уебками даже для конца света, либо слишком быстро умирали.
Кагами хотел умереть вместе с ними.
Но наверху кто-то очень жестокий упорно продлевал ему жизнь.
И тогда Кагами зацепился за последнее: необходимо добраться до Токио. Там военные, там ученые, которые наверняка во всем уже разобрались. Там безопасно.
Но Токио оказался пуст. Токио оказался мертв. Токио оказался наполнен живыми мертвецами.
Последняя надежда сдохла под гниющими ногами зомби.
Кагами хотел умереть, но кто-то очень жестокий гнал его из города, заставлял цепляться за жизнь скрученными от холода и страха пальцами.
Кагами хотел умереть, но продолжал существовать, не жить, нет, и бороться за свое существование, каждый день оставляя заветную пулю в глоке.
А потом он увидел ее.
Она стояла в светлом сарафане возле прилавка с какой-то бабской ерундой с корзиной продуктов у руках и выглядела так нормально, что у Кагами перехватило дыхание и задрожали руки от ужаса.
Ситуация напомнила старый анекдот: кладбище ночью - это единственное место, где пьяного мужика с битой испугаешься меньше, чем одинокую маленькую девочку в белом платьице с косичками и бантиками.
Нихуя не смешно, потому что весь мир теперь кладбище, а сам Кагами свихнулся настолько, что увидел приведение.
Нихуя не смешно, но Кагами хохотнул.
Она обернулась, и дыхание у него снова сбилось, но уже совсем по другой причине.
Молодая девушка, почти девочка, с глазами из самого синего льда смотрела открыто, приветливо и улыбалась.
Улыбалась, черт побери. В доме напротив шумно копошились мертвяки, а девочка в светлом сарафане улыбалась без намека на страх.
И это была самая красивая улыбка, которую Кагами только видел в жизни "до" и существовании "после". Ядерно-розовые волосы его не-девушки померкли, почти стерлись из памяти, оставляя после себя целое ничто.
Пустоту.
Девочка с глазами из самого синего льда всего за одну улыбку выжгла его до основания.
- Добрый день, - девочка поклонилась.
Поклонилась по всем гребанным правилам гребанного японского этикета. Абсурдность ситуации бомбанула в голове Кагами целой Хиросимой, утопив все ванильные мысли в вымышленной радиации, и он ласково поинтересовался:
- Ебанулась, дорогая? В каком месте он добрый? Ладно, не отвечай, - махнул рукой Кагами и заозирался по сторонам: - Где остальные? Остальная группа, - пояснил он, увидев недоуменный взгляд девочки. - Не могли же они отправить ребенка одного.
Девочка снова улыбнулась.
- Я одна, - произнесла она как само собой разумеющееся. - Нет никакой группы.
И пока Кагами глупо моргал, девочка положила что-то в корзину и подошла ближе.
- Вы голодны? Я собиралась испечь яблочный пирог. И, - девочка сморщила нос, - простите за грубость, Вам нужно помыться.
Кагами заторможено кивнул. Девочка ярко улыбнулась и протянула ему руку:
- Идемте.
Ему сразу нужно было уходить, бежать прочь, потому что априори не стоило ждать чего-то хорошего от девчонки в светлом сарафане, которая в одиночку переживает конец света.
Но он пошел за ней. Как пес, который нашел хозяйку.
Кагами смешно.
Ни хуя он не тигр.
Он - псина.
И поводок от его ошейника держит девочка с глазами из самого синего льда.
***
У Кагами стояк.
Они едва ушли живыми от нескольких десятков мертвяков, а у него стоит.
Гребанный адреналин и гребанная реакция тела на него.
Поэтому Кагами резко сворачивает с дороги, игнорируя вопросительный взгляд Куроко, глушит мотор и выскакивает из машины.
Глупо, очень глупо, потому что они еще недостаточно далеко уехали от очередного мертвого города, у них почти не осталось патронов, и если в этом лесу бродят мертвецы или недружелюбно настроенные мудаки, то им с Куроко конец.
Но Кагами идет вглубь леса, не говорит ни слова, не останавливается и даже не оборачивается, когда Куроко тихо окликает его. Он надеется, что она не пойдет следом, чтобы выяснить, в чем дело. Кагами срочно нужно уединение, и он надеется, что Куроко поймет.
Он продолжает идти, ему неудобно, даже больно, и срывается на бег, когда видит мелькнувшую чуть дальше среди деревьев сверкающую гладь озера. Кагами с разбегу прыгает в ледяную воду, надеясь что холод, прошибающий до мозга костей и заставляющий зубы отбивать степ*, собьет возбуждение на нет, но член продолжает стоять, как Токийская телебашня. И тогда Кагами выходит из воды, волочится к ближайшему дереву и не садится - падает на землю, прислоняясь спиной к стволу. Одежда неприятно липнет к телу, содрать бы ее ко всем чертям, но погода совсем не располагает к этому, поэтому Кагами морщится от противного ощущения, когда расстегивает мокрые джинсы, приспускает белье, освобождает стоящий колом член и как-то боязливо обхватывает его ладонью. Кагами делает несколько пробных движений и шипит от боли.
А через несколько мгновений заливается истерическим смехом.
Черт побери, он уже не помнит, как нужно дрочить.
Кагами заставляет себя успокоиться, потому что это ненормально, так смеяться, сидя в каком-то лесу посреди зомбиапокалипсиса, да еще со спущенными штанами и стояком, от которого уже больно и хочется выть в голос. Кагами сплевывает на ладонь, снова обхватывает ею член, прикрывает глаза и начинает быстро двигать рукой.
В голове мелькают разнообразные картинки. Он не заостряет на них внимание, позволяя фантазии перетекать во что угодно.
Кагами хочет быстрее покончить с этим, поэтому дрочит торопливо, словно подросток, который боится быть застуканным. На самом деле, не боится он нихрена подобного. Блять, он дрочит в лесу, где, скорее всего, бродят мертвяки, и, само собой, это не способствует тому, чтобы должным образом удовлетворить тело. Быть сожранным в такой деликатный момент - удовольствие ниже среднего. Поэтому и торопится.
Кагами совсем не хочет думать, что где-то возле трассы осталась Куроко. Одна и почти безоружная. И вообще, хуевая это идея, думать о Куроко, пока он тут дрочит на нечто абстрактное.
Очень, очень хуевая идея.
- Кагами-кун?
Кагами резко открывает глаза.
Куроко стоит перед ним, запыхавшаяся и чуть раскрасневшаяся, смотрит обеспокоенно, смущенно, но взгляда не отводит. Кагами вспоминает: так смотрела мама, когда не вовремя зашла в его спальню.
Кагами не нравится эта ассоциация.
- Что? - грубо рычит он, чуть замедлив движение руки, но не прекращая. - Проблемы?
- Нет, - Куроко смаргивает и делает шаг назад, и это движение будит в Кагами что-то хищное, жестокое, которое требует схватить Куроко и сделать, наконец, что-нибудь, чтобы она перестала смотреть, перестала улыбаться, перестала верить. - Я волновалась.
- Я в порядке. Убедилась? А теперь свали, - Кагами кивает куда-то в сторону, прикрывает глаза и быстрее двигает рукой.
Куроко не шевелится, и Кагами снова открывает глаза:
- Или хочешь присоединиться? - он облизывается и растягивает губы в самой пошлой улыбке, на которую только способен.
Куроко не реагирует. Не краснеет, не отводит взгляд, только бросает ему в ноги охотничий нож.
- Будь осторожен: я видела нескольких мертвецов. И... постарайся не шуметь.
Она уходит тихо и стремительно. В ее походке ни капли страха, Куроко даже не оглядывается по сторонам, и Кагами хочет сказать "Сама будь осторожна, дура", но вместо этого он крепко зажмуривает глаза и дрочит себе уже откровенно жестко, больно, отчаянно.
Фантазии приобретают образ девочки с глазами из самого синего льда, и Кагами обильно кончает, со злым стоном.
Он не дает телу прийти в себя после оргазма, бросается к воде и с остервенеем начинает мыть руки.
Глядя в собственное перекошенное отражение, Кагами шипит сквозь сжатые зубы:
Чтоб тебя, Куроко.
Чтоб тебя.
***
Кагами думает, что Куроко - та еще хитрая сука.
Потому что на одной вере в скатившемся на дно мире не выжить, и Кагами ждет, когда Куроко вытащит из кармана кольцо Всевластия, Яблоко Эдема или еще какую-нибудь читерскую поебень, но у Куроко в кармане только беретта М9 и, Кагами узнает об этом совершенно случайно, когда однажды пришлось перелезать через спящую у тлеющих углей Куроко, очень острый кайкэн**. Порез на шее заживал долго, а Куроко даже не извинилась.
Когда они натыкаются на довольно многочисленную группу мертвяков, Кагами забирается на покореженный фургон и начинает отстреливаться. Краем глаза он наблюдает за Куроко и ждет, когда же она засунет руку в четвертое измерение и достанет оттуда, например, Экскалибур. Но ничего подобного не происходит, в руках Куроко верная беретта и кайкэн, и Кагами срочно приходится пересматривать ситуацию.
- Где ты прячешь волшебную палочку? - интересуется он спустя полчаса и два десятка уже окончательно мертвых ублюдков, вытирая грязь с ее лба.
Куроко недоуменно моргает, а потом улыбается.
- Ты еще маленький, Кагами-кун, чтобы знать о таком.
- Дура, - Кагами в отместку дергает ее за волосы и не успевает увернуться от болезненного тычка в бок.
Кагами чувствует, как невидимый ошейник сильнее сжимает горло, и ему это совсем не нравится.
***
Он мог бы застрелиться пока ее нет.
Но это какое-то гребанное предательство, и поэтому Кагами ждет.
Наверное, он хочет, чтобы Куроко признала - нет никакого выхода, кроме пули в висок. Что в этом мире от живых уже ничего не зависит. Люди нынче - национальное меньшинство.
Зачем ему это, Кагами не знает. Уйти бы как можно дальше от этой девчонки, сбежать на другой конец Японии, потому что ее вера заразна, потому что глаза из самого синего льда держат крепко, как ошейник, привязывают к себе веревками, которые уже скоро будет не разорвать, но Кагами - пес, пес, не тигр - ждет.
А когда Куроко возвращается, он старается не обращать внимания на облегчение в ее глазах.
И на свое собственное облегчение - живая, невредимая - тоже.
Лучше бы ты не вернулась, с горечью думает Кагами. Лучше бы ты никогда не появлялась.
Но Куроко здесь, сейчас, с ним, и Кагами продолжает жить, а не существовать.
***
Они не говорят о жизни "до".
Кагами нечего говорить: у него никого не было. Куроко не хочет говорить: у нее никого не осталось. Только фотография, на которую она смотрит украдкой, думая, что Кагами не замечает.
Кагами замечает. Конец света сделал из него довольно внимательного засранца.
Он понимает, что нужно вырвать фотографию из чужих рук, сжечь ко всем чертям, заставить отпустить, забыть, но фотография - это единственная слабость, которую позволяет себе Куроко, и Кагами отворачивается, делая вид, что не видит.
А когда Куроко уходит в очередной одиночный рейд - Кагами против, всегда против, но упрямства в этой женщине едва ли не больше, чем абсурдной веры, - Кагами крадется к чужому рюкзаку, чтобы утолить, наконец, свое любопытство.
Фотография небольшая - девять на двенадцать - и самая обычная и необычная одновременно. Потому что это всего лишь запечатленное изображение какого-то момента. Потому что семья на этом фото - такая счастливая, такая живая, что дыхание перехватывает. А возможно дело лишь в том, что Кагами уже давно не видел живых, за исключением Куроко, и сразу же запретил себе вспоминать.
Кагами ловит себя на мысли, что в общих чертах именно так и представлял мужа Куроко. Высокий, смуглый, широко улыбающийся, рядом с ним Куроко выглядит совсем маленькой и почти прозрачной, и всем своим видом излучающий надежность. Девочка, синеволосая, как отец, и голубоглазая и светлокожая, как мать, в слишком большой для нее форменной куртке полицейского и фуражке держит двумя руками SIG-Sauer P220 и целится вперед, сощурившись и улыбаясь так ярко, что Кагами на несколько мгновений прикрывает глаза, боясь ослепнуть.
Куроко на фото тоже улыбается, Кагами никогда не видел на ее лице такой улыбки. И отчего-то ответная улыбка, глупая, беспричинная, расползается по его губам.
Куроко на фото счастливая. Красивая. Куроко на фото заставляет вспоминать жизнь "до" и задавать себе табу-вопросы из рубрики "а если бы?"
А если бы он встретил ее тогда?
Собственно, счастливая Куроко на фото тут же дает ответ: ничего не было бы. Потому что я люблю своего мужа, Кагами-кун.
Кагами кажется, что он его ненавидит. Бессмысленно ненавидеть мертвого, но Кагами ничего не может - не хочет - с собой сделать.
Поэтому и говорит, выплевывая слова:
- Ублюдок, ты, наверное, клялся защищать ее. И где ты теперь, а? Сдо-о-ох. Сдох, оставил одну. Хуевый из тебя муж, гондон. И отец из тебя хуевый.
Но мужчина на фото не отвечает. Улыбается, обнимает жену и дочь и выглядит таким, сука, счастливым, что Кагами скрипит зубами от злости.
Кагами не знает подробностей.
Только знает, что дочка и муж Куроко погибли от зубов мертвяков.
Что этот смуглый мужчина с яркой улыбкой и темно-синими глазами не смог защитить своего ребенка. Не смог защитить себя. Не смог защитить Куроко.
- Смотри внимательно, мудозвон, как я защищаю твою женщину.
Когда-нибудь Кагами признается себе, что он хочет называть Куроко своей женщиной, но не сегодня.
Сегодня он сам отложит в сторону глок с единственной пулей.
***
- Она сказала, что видела собаку, - тихо говорит Куроко, глядя на языки пламени. - Настоящую, живую собаку. Их уже к тому времени не было, но она сказала, что видела... Живую собаку.
Кагами замирает. Нож, который он точил, больно впивается в руку, но Кагами не обращает внимания. Не позволяет обращать внимания.
Он не понимает, почему Куроко решила рассказать, но не может - не хочет - ее останавливать. Он хочет знать. Черт побери, как же он хочет знать о том, что произошло и как Куроко продолжает жить, когда он - человек, у которого не было никого, - почти год порывается застрелиться.
- Мы с мужем не поверили, ведь собак уже давно не было, - продолжает Куроко и качает головой. - Но она сказала, что видела. Недалеко, в доме на ближайшем перекрестке... Мы зачистили часть территории, поставили некоторые ограждения, острые колья вокруг. Каждый день проверяли. Было безопасно. Ну, - Куроко усмехается, и Кагами пробирает дрожь от этой усмешки, - настолько, насколько это было возможно. А потом она сказала, что видела собаку... У нас была собака, до всего этого. Но он убежал... Она сильно переживала. И... Она сказала, что видела собаку, и попросилась пойти проверить. Она умела себя защищать - он ее научил, - поэтому мы отпустили ее. Одну.
Куроко замолкает, и Кагами даже на расстоянии чувствует ее дрожь. Хочется подойти, сжать в объятьях, успокоить и так очевидно соврать, что все хорошо, но Кагами намеренно сдавливает лезвие ножа ладонью, заставляя себя оставаться на месте. Куроко хочет выговориться, и если это как-то уменьшит ее боль, он готов изрезать себе все руки.
- Тот перекресток просматривался из нашего дома, и там никого - ничего - не было. А потом она закричала, и когда мы прибежали... От нее почти ничего не осталось, - Куроко проводит рукой по волосам и тихо всхлипывает.
И Кагами не выдерживает. В два шага оказывается рядом, падает на колени и обнимает Куроко. Та утыкается носом ему в плечо, и через несколько секунд Кагами слышит сдавленные рыдания. И эти рыдания режут не хуже ножа.
- Эй, не надо, - начинает он, но Куроко неожиданно больно сжимает его плечи и сдавленным голосом продолжает:
- Я не помню, что произошло дальше. Только помню, как сидела на земле, а он прижимал меня к себе и умолял не смотреть. Повторял это, как молитву. И плакал. Он никогда до этого не плакал, - Куроко снова всхлипывает и тут же закусывает ладонь.
- Ш-ш-ш-ш-ш, - Кагами перетягивает ее к себе на колени, гладит по голове, спине и качает, как ребенка.
Кагами никогда не видел ее слез. И будь он проклят, если хотел их увидеть.
- Я долго молчала, а он не отходил от меня ни на шаг. Убрал все, чем только можно было убить себя. Насильно кормил.
Куроко замолкает, а Кагами не решается что-то говорить. Он просто продолжает обнимать ее, успокаивающе поглаживая по спине.
- А когда я пришла в себя, он ушел. Его не было несколько дней. Он часто уходил. За продуктами, оружием, одеждой. Я привыкла не волноваться. И в этот раз не волновалась, даже после... А когда он вернулся... Он зажимал укус на плече. И улыбался, - нервный смешок. - У него всегда была красивая улыбка. Сначала я влюбилась именно в нее.
Куроко снова замолкает, и Кагами плечом чувствует, как она закусывает губы.
- Он вложил мне в руки пистолет и попросил... попросил, - всхлипывает Куроко. - Я хотела сначала выстрелить в себя, но он не позволил. Я никогда не плакала столько, как в тот день. А он обнимал меня, шептал, как ему жаль, что он плохой муж, плохой отец, не защитил нашу малышку, оставляет меня одну, что он так хотел бы все изменить. А потом он взял мою руку с пистолетом, приставил к своему виску и сказал, что он очень меня любит. И я выстрелила. Убила собственного мужа, - Куроко начинает трясти, и Кагами обнимает ее крепче.
- Я не знаю, почему не убила себя потом. Не знаю, не понимаю. Просто прошел один день, второй - и вот я уже пеку пирожки, напевая различные песенки.
Кагами молча кивает. Не потому, что понимает, а потому, что должен хоть что-то сделать, как-то отреагировать. Но, к сожалению, ни учителя, ни родители не научили его правильно вести себя при подобных разговорах, поэтому Кагами может только кивнуть. Куроко в его объятьях слабо шевелится и достает из кармана пистолет.
- Это его беретта, - она любовно проводит рукой по оружию. - И ее кайкэн. Свое оружие я похоронила с ними.
Кагами все так же молча кивает. Он помнит две могилы на заднем дворе того дома, куда привела его в первую их встречу Куроко. Помнит плюшевого мишку у могилки поменьше и золотое кольцо, поблескивающее на солнце, на второй могиле. Помнит, как Куроко каждый день приносила туда цветы и по нескольку часов сидела рядом, с улыбкой глядя вдаль.
Кагами вдыхает запах ее волос и мимолетно удивляется, потому что пахнут они ванилью. Куроко несмело обнимает его в ответ, и единственно правильным сейчас кажется поцеловать ее. Поэтому Кагами мягко отстраняет Куроко от себя и заглядывает ей в глаза.
В этих глазах, помимо слез, таких кристально-чистых, и любовь, и забота, но не к нему. К убитому собственной рукой мужу, к съеденной мертвяками дочери. Кагами буквально подбрасывает на месте. Он рявкает прежде, чем успевает подумать:
- Я не собираюсь быть гребанной заменой, Тецуя!
Куроко вздрагивает. То ли от его злого вскрика, то ли от того, что он в первый раз называет ее по имени. А потом качает головой, и Кагами понимает ее взгляд правильно. Любовь - к нему. Забота - о нем. Кагами прошибает током, в груди взрывается еще одна личная Хиросима и воображаемый ошейник срастается с кожей.
- Ты не замена, - Куроко ласково гладит его по лицу, вплетает пальцы в отросшие волосы и улыбается. - Не замена.
Девочка с глазами из самого синего льда говорит, что выход есть.
А Кагами, целуя и прижимая ее к себе, верит.
_____________________________________________________________________
* - он же чечетка.
** - кинжал, носимый мужчинами и женщинами самурайского класса в Японии.
@темы: мои тексты, Остапа понесло (с), knb
-
-
05.11.2014 в 08:43....
....
Я обревелся весь....
...
...
...
Соберусь и напишу внятно....
...
ЖЕСТОКИЙ БРО
-
-
05.11.2014 в 09:07-
-
05.11.2014 в 09:23и тут я все...Понимаешь ,это же попадание ...Я не могу собраться ,что бы объяснить.
-
-
05.11.2014 в 09:31