[Lazy-cat1995]

название: Солнце светит всем одинаково
фандом: Токийский гуль
персонажи: Канеки/Хиде, фоновые ОЖП и ОПМ
жанры: слэш, ангст, AU, романтика, ER, hurt/comfort
рейтинг: R
от меня: наконец-то Однажды я напишу фик, где они убежали в Тибет и у них все хорошо (с). с Тибетом не выгорело просто потому что, но они убежали и где-то на одном из островов Гото.
больше счастья этим ребятам.


Поначалу Канеки не верит. Ему кажется, что стоит только моргнуть - и все исчезнет. Поэтому и не моргает, пока глазам не становится больно.
Хиде смеется, прикрывает его глаза ладонями. Хиде смеется, шепчет:
- Ты был хорошим мальчиком, и Санта подарил тебе меня.
Канеки притягивает смеющегося Хиде к себе, утыкается носом в его макушку, прикрывает глаза и, чувствуя тепло Хиде, вдыхает его запах. Хиде пахнет хвоей, и Канеки думает, что так пахнет счастье.
- Хочешь съесть меня, мистер осьминогуль?
Канеки улыбается. Запах Хиде вызывает в нем голод совсем другого толка, но сказать такое вслух - верный способ получить порцию взрывного хохота, двусмысленных шуток и провокаций, поэтому Канеки целует Хиде в висок, оглаживает поясницу и отходит в сторону.
Хиде обижено хмурится, и это так очаровательно, что Канеки не может сдержать смешок.
- Подлец, - с Хиде парадоксально слетает вся хмурость, он улыбается и уходит на кухню, напевая незнакомую Канеки песню.
Канеки провожает его взглядом и едва сдерживается, чтобы не пойти следом.
Канеки все еще не верит.


- Покажи, - требует Хиде сразу после переезда.
Канеки роняет сумку, загнанно оглядывается, надеясь увидеть за спиной то, что просит Хиде.
Но за спиной только запертая дверь. А Хиде решительно смотрит прямо в глаза и повторяет:
- Покажи.
- Хиде, что ты хочешь, я не по-...
- Понимаешь, - обрывает его Хиде.
Канеки понимает. Как понимает и то, что дураком был, думая, что Хиде еще нескоро попросит об этом. Поэтому убедительного отказа у Канеки нет, не придумал, не успел, и он выдавливает из себя жалкое, едва слышное "не надо", надеясь на благоразумие Хиде.
Благоразумие, которого нет.
Хиде опускает свою сумку на пол, подходит ближе и тянет вверх футболку Канеки.
- Что ты делаешь? - обескураженный, Канеки перехватывает его запястья, отводит от себя руки, но не отпускает, держит, чувствуя пальцами пульс Хиде.
- Чтобы не порвать, у тебя ведь ринкаку, - объясняет Хиде.
И смотрит так, что уверенность никогда, никогда не показывать себя-гуля, спрятать под маску человека, запереть на замок тает, истончается.
Что ты делаешь, Хиде. Что ты делаешь.
В этом взгляде - я все пойму. В этом взгляде - я все приму. В этом взгляде - пожалуйста.
- Это отвратительно. И страшно. Не надо, Хиде, - упрямится Канеки. Он не верит, что все так просто. Он помнит искаженное отвращением лицо Хиде, созданное его воспалено-безумным мозгом, и не хочет, чтобы это становилось реальностью. Что угодно, только не это.
Хиде вздыхает, опускается на ковер, тянет за собой, и Канеки подчиняется.
- Когда я говорил, что все нормально и мне все равно, я это и имел в виду, - Хиде мягко высвобождает одну руку из хватки и переплетает свои пальцы с его, Канеки, пальцами. - Ты это ты, даже с гульским апгрейдом.
- Хиде, - зовет Канеки, цепляется пальцами, стискивает чуть сильнее запястье, будто вопреки словам Хиде собирается уйти. - Хиде, - снова зовет он и не знает, не знает, что сказать.
- Оглянись, - тихо просит Хиде, не вырывая руки, не отодвигаясь. Теплый, родной, пахнущий неожиданно лесной хвоей.
Канеки не оглядывается - смотрит на Хиде, словно пытается на всю жизнь насмотреться. Можно, наконец, не украдкой, воровато, поверх книги, а во все глаза, открыто. Без пелены уничтожающего безумия Канеки понимает, как сильно скучал, как сильно ему не хватало Хиде - улыбки, теплого взгляда с хитрецой на дне, звонкого веселого голоса, успокаивающих прикосновений - вцепиться руками-ногами, цветком-кагуне, который Хиде так хочет увидеть, чтобы не отобрал никто. Запутаться пальцами в отросших светлых волосах, провести, лаская, руками от талии вверх и вниз, до бедер, прижаться ухом к груди и вслушиваться в биение сердца, убедиться - не сон, не жестокая шутка воспаленного сознания; вспомнить, как было раньше, в беззаботно-счастливом прошлом.
- Здесь никого, кроме нас, нет, - продолжает Хиде. - Не нужно прятаться и можно быть собой. И я не отстану, ты же знаешь, - улыбается он.
- Ты не понимаешь, о чем просишь, - качает головой Канеки.
- Прекрасно понимаю, - возражает Хиде и со словами "долой одежду" все-таки вытряхивает его из футболки.
Канеки вздыхает, сдаваясь.
Кагуне распускается из его тела с уже привычной болью, но вопреки обыкновению медленно, осторожно. Хиде смотрит на переливающие черно-красным чешуйчатые щупальца с жадным интересом ученого и, приоткрыв рот, тянет к ближайшему руку.
- Хиде! - Канеки отшатывается и убирает кагуне за себя. - Это опасно!
- Тц, - цокает языком Хиде. - Не ерзай, - одной рукой он упирается Канеки в колено, придавливая к полу, а другой тянется за спину, - и все будет круто.
Канеки замирает, в голове гонгом бьет паника: если Хиде поранится, если он сейчас сорвется, еслиеслиеслиеслиесли-...
- Лжец, - шепчет Хиде, обрывая мысли, выдергивая из паники, касается кончиками пальцев кагуне, поглаживая. - Это красиво, Кен.
Щелк.
Канеки может поклясться, что слышит этот проклятый щелк тумблера, переключающего со страха на что-то другое, горячее и нетерпеливое. Канеки облизывает пересохшие губы и выдавливает из себя хриплое:
- Чт-.. Как ты сказал?
- Это красиво, ты, лживый засранец, - с готовностью повторяет Хиде.
- Другое, - Канеки качает головой и сам не понимает, почему не может сказать прямо. Почему ему нужно, чтобы Хиде сам понял, сам позвал еще раз, сам звал так всегда.
Хиде хмурится, задумчиво жует нижнюю губу, постукивает пальцами по кагуне, а потом поднимает на Канеки пронзительный взгляд и тихо говорит:
- Кен.
- Еще, - выдыхает Канеки, придвигаясь ближе, касаясь руками, коленями. Кагуне смыкается вокруг Хиде объятьями, стеной, защитой. - Еще. Повтори.
Хиде, улыбается, Хиде смеется, Хиде как заведенный шепчет "Кен, Кен, Кен", и уже это делает Канеки преступно счастливым.
Он не чувствует себя хоть сколько-нибудь достойным этого счастья, но эгоистичное, жаждущее тепла уговаривает "немного, совсем немного, чуть-чуть, а потом уйдешь", и Канеки сдается.
Чуть-чуть, повторяет он про себя.
Он поддается вперед, упирается лбом в лоб Хиде и бормочет:
- Я хотел оградить тебя от этого.
- Ну и дурак, - смеется Хиде, обнимает его за плечи и опрокидывает на себя.


Канеки вытягивает руки вперед, чтобы прижать к себе Хиде, и, когда ощущает лишь пустоту вместо желанного тела, испуганно распахивает глаза, разрывая оковы сна. Он вскакивает с постели, в голове набатом - приснилось, приснилось, ничего никогда не было, он все еще в Токио, - но взгляд падает на смятые простыни, еще хранящие чужое, не его, тепло, слух улавливает тихое пение на кухне, а нос - запах хвойного леса, и Канеки успокаивается. Какуган гаснет, становясь обычным глазом, готовый вырваться кагуне сворачивается; звериное "я" ныряет обратно в темноту, потому что его человек здесь, совсем рядом, и ему ничто не угрожает.
Канеки вдыхает-выдыхает несколько раз, прежде чем поднять с пола сброшенную вчера футболку и выйти из спальни.
Хиде, пританцовывая, стоит у плиты, сосредоточенно перемешивает варящийся в турке кофе и не замечает замершего в дверях Канеки. А когда замечает - улыбается широко-широко и ярко-ярко, и у Канеки ёкает за ребрами слева.
Чем я тебя такого заслужил?
- Доброе утро, - улыбка Хиде становится нежной, и Канеки всерьез думает, что может умереть от сердечного приступа. - Извини, если шумел.
- Нет, - Канеки подходит, целует его в щеку. - Я проснулся от чудного запаха твоего кофе, - врет он.
Он никогда не говорит, что боится однажды проснуться и понять, что все было сном. Не говорит, что боится выпускать Хиде из виду. Но Хиде умный, внимательный, он все понимает без слов, поэтому не злится, когда Канеки, словно приклеенный, везде ходит за ним, не уворачивается от крепких и долгих объятий.
- Ха-ха, чудный он, ну конечно, - закатывает глаза Хиде. - Скажи прямо, что большей гадости в жизни не пробовал.
- Неправда, - возражает Канеки и снимает турку с плиты. - С каждым разом ты варишь его все лучше и лучше.
Хиде довольно жмурится, ставит на стол кружки и выуживает из микроволновки уже разогретые вчерашние тосты - Канеки за ужином получил по рукам и гневный выговор за попытку съесть.
- Не смей над собой издеваться, баКанеки, - сказал ему Хиде, разозлено сверкая глазами.
Сейчас Канеки даже не пробует взять с тарелки тост и под цепким взглядом Хиде, готового убрать тарелку подальше и снова провести воспитательную лекцию, не спеша пьет кофе.
Он никак не может привыкнуть, что здесь в самом деле можно быть самим собой, но Хиде с терпеливой настойчивостью не устает об этом напоминать.
- Хиде, - предостерегающе зовет Канеки, чувствуя прикосновение к своей лодыжке.
- Мм? - тот выгибает бровь в притворном непонимании.
- Перестань, - просит Канеки, но получает лукавую улыбку и проскользнувшую уже к колену стопу.
- Перестать что? - смеется гаденыш, и Канеки шумно вздыхает через нос, когда его нога мягко давит на пах.
- Хиде, я опоздаю на работу, - получается жалко, но на большее Канеки не хватает. Возбуждение накатывает стремительно, будто морской прилив, и Канеки до хруста стискивает край стола, чтобы не броситься вперед. Этому ни капли не помогают ни поглаживающая его нога, ни терпкий запах человеческого желания.
- Мы быстро, - уверяет его Хиде, и запах становится сильнее, - я все еще растянут с ночи.
Канеки со стоном прячет лицо в ладони, чувствуя, как по нему расползается румянец.
- Поздно смущаться, Кен, после того как ты меня-...
Канеки все-таки бросается вперед, но только чтобы прижать ладонь ко рту Хиде, заставляя замолчать.
- Ни слова, Хиде, пожалуйста.
Хиде что-то бормочет в ладонь, и Канеки опасливо ее убирает, готовый прижать снова, прерывая очередную провокацию.
- Ладно, не буду.
- Спасибо, - искренне благодарит Канеки, садясь на место.
- Вставлю тогда пробку, чтобы не тратить потом на подготовку время.
- Хиде!
Хиде заливисто смеется, а неверие Канеки в реальность происходящего идет первыми трещинами.


Иногда после рабочего дня, сидя перед стареньким телевизором, который Хиде то ли забрал у кого-то из соседей как нерабочий, починил и оставил себе, то ли нарыл на барахолке и спустил на него четверть зарплаты, обнимая Хиде и глядя какой-нибудь фильм, Канеки ловит себя на мысли, что скучает по тем, кто остался в Токио. Они заслуживают знать, что он в порядке, но он не может рисковать: Канеки Кен погиб в катакомбах во время штурма Антейку, а помощник следователя Нагачика Хидеёши пропал без вести. А в маленькой деревушке, вдали от больших городов, живут Накамура Кенширо и Санада Хидеки.
Канеки не знает, как Хиде это удалось. Сам Хиде молчит и на все вопросы улыбается "должны же и у меня быть кое-какие тайны". Канеки не хочет, чтобы у Хиде были тайны - его собственный опыт в этом деле оказался смертельным, и он не хочет такого для Хиде. Память в такие моменты услужливо подкидывает шепот Ризе, картину изломанного тела Хиде, над которым склонился Нишики, собственную бесконечную боль. Тайны не приводят ни к чему хорошему, а у Хиде их много, самоубийственно много. Он ими не делится, шепчет "ты и так достаточно перенес, не надо", отвлекает поцелуями, касаниями, стонами.
Канеки сдается и ждет - однажды Хиде сам расскажет.


Местные относятся к ним с таким радушием, что это пугает. Канеки шарахается от приветливых улыбок, прячет за себя Хиде и настороженно вглядывается в добродушные лица, готовый выпотрошить любого, кто попытается напасть.
Все неловкие ситуации, вызванные опасениями Канеки, сглаживает Хиде. Он улыбается, смеется, шутит, приглашает в гости, много говорит, и местные расслабляются, перестают тревожно коситься на Канеки. Дружелюбия и обаяния Хиде с лихвой хватает, чтобы уберечь их от подозрений.
Деревушка с удовольствием их принимает.
Принимают и их отношения. Девчушки перестают строить глазки ему и Хиде, когда тот объявляет, что они пара, и с жадным интересом расспрашивают об их истории. Женщины постарше решительно кормят их до отвала три раза в день, а потом начинают учить Хиде готовить. Мужчины сначала держатся на расстоянии, смотрят так, будто ждут, что они прямо на улице займутся горячим гейским сексом, но со временем успокаиваются, приглашают их на какие-то чисто мужские посиделки и даже помогают устроиться на работу.
Пока Канеки подозрительно оглядывается на всех, Хиде с удовольствием купается в общении, щедро дарит каждому кусочек себя, и люди к нему тянутся.
Соседка, пожилая госпожа Мацумо делится однажды:
- В том году наша внучка приехала из Америки вместе со своей женой. Люди пошумели, конечно, но успокоились. Главное, чтобы счастливые были, а уж с кем - дело личное.
Все слишком хорошо, и это пугает Канеки. Он ждет, что вот-вот появятся "голуби" и разрушат эту идеальную жизнь или местные о чем-нибудь догадаются, устанут их терпеть. Он живет ожиданием нападения, и это сказывается.
- Это было лишнее, Кен, - говорит Хиде, глядя вслед улепетывающему парню, который помогал ему донести пакеты до дома и которого Канеки схватил за грудки, встряхнул и прорычал в лицо "только тронь его". Хиде едва успел бросить виноватое "прости, он у меня очень ревнивый", прежде чем парень убежал. - Что такое?
Канеки проглатывает лживое "ничего, все хорошо" и неожиданно, в первую очередь для себя, признается:
- Я утоплю все в крови, если с тобой что-нибудь случится.
Канеки не чувствует вины за эти слова, они правдивы. Он может справиться с голодом, надеть намордник и крепкую цепь на сущность гуля, но без тени сомнения и сожаления отпустит себя, если Хиде будет грозить опасность.
Он не смотрит на Хиде, не поднимает головы, когда слышит шорох опускаемых на пол пакетов. Он застывает каменным изваянием, когда Хиде обнимает его, касается лбом плеча. Теплый домашний Хиде, который умеет слышать то, что ему не говорят.
- Со мной все будет хорошо, - шепчет Хиде. - Ну же, Кен.
Канеки отмирает - стискивает его в ответных объятиях крепко, боясь, что он может сейчас уйти, исчезнуть.
Хиде гладит его по волосам, успокаивающе дышит в шею, Канеки вдыхает запах - хвоя, счастье, дом - и слышит:
- С нами все будет хорошо.


Хиде дрожит, выгибается, цепляется ослабевшими руками за его плечи и сорванным голосом просит:
- Сильнее.
Канеки хочет, очень хочет сильнее, но боится он больше. Боится сделать больно, сломать. Боится сорваться.
Поэтому Канеки останавливается, не обращая внимания на всхлипы Хиде, его сдавленные проклятия, переводит дыхание и снова начинает двигаться.
Медленно. Осторожно.
Хиде бьет пятками по пояснице, царапается, кричит:
- Сильнее!
Канеки мотает головой, двигается неторопливо и закусывает щеку изнутри. Он и глаза закрывает, но без толку - Хиде, обжигающе-горячий, будто выжженный на внутренней стороне века, мечется под ним, стонет, просит: сильнеесильнеесильнеесильнеекенпожалуйста. И сейчас самое время заткнуть уши, потому что это очень подлый ход, звать его по имени таким голосом, но Канеки просто не может разжать пальцы, которыми до синяков стискивает бедра Хиде. Он качает головой, просит "молчи, молчи, Хиде", но Хиде, конечно же, не молчит. Хиде притягивает его за шею и шепчет на ухо, задевая губами мочку.
Сквозь шум крови в ушах Канеки с трудом разбирает сказанное, а когда разбирает - понимает, что до этого ничего не знал о подлых ходах.
Он резко разворачивает вскрикнувшего Хиде спиной, вздергивает его за бедра вверх, заставляя выгнуться, встать на четвереньки; впивается кусачим поцелуем в плечо, шепчет "посмотри, что ты наделал" и сходит с ума.
Потом, когда они, обессиленные, падают на мокрые простыни, Канеки обнимает Хиде, укладывает на себя и целует в висок.
- И я люблю тебя, Хиде. Но ты ведь не думаешь, что это будет срабатывать каждый раз, когда ты решишь поиграть с огнем?
Хиде поднимает на него мутный сытый взгляд, мажет искусанными губами по щеке и выдыхает:
- Тогда я придумаю что-нибудь еще.
Неисправимый. Канеки осторожно берет его на руки и несет в ванную.


Хиде не задает вопросов, когда Канеки возвращается домой после... еды. Привычно целует в щеку, помогает снять куртку, забирает из рук рюкзак. В рюкзаке - его окровавленная футболка и джинсы и одежда молодой женщины, которая не справилась с управлением и вылетела в овраг.
Канеки не хочет, чтобы Хиде это видел, поэтому тянется за рюкзаком и тут же получает по рукам. Хиде откидывает рюкзак в сторону, к обуви, притягивает его к себе вплотную за шлевки джинс и-...
- Хиде, - предостерегает Канеки, чуть откидывая голову назад, и Хиде морщится.
- Да, я помню правило: никаких взрослых поцелуев, пока ты не вычистишь из зубов все потроха.
- Это нужное правило.
- Дурацкое оно, - фыркает Хиде. - Я не брезгую, если хо-...
- Нет, - обрывает его Канеки. - Мы это уже обсуждали. Нет, Хиде.
Канеки каждый раз охватывает ужас, стоит только представить, как Хиде целует его окровавленные, пропахшие чужой плотью и смертью губы.
Попытки держать Хиде как можно дальше от охоты - вечная тема их споров. Канеки категорически против любого его участия в этом, но Хиде упрямый - боги, почему он такой упрямый - и не сдается. За все то время, что они живут здесь, он сумел отвоевать себе право ждать Канеки, уничтожать испорченную и чужую одежду и мыть машину. И Канеки, который даже на такие мелкие уступки не собирался идти, страшно и от сказанного давно, вечером после переезда, но крепко отпечатавшегося в памяти "я могу помочь с телами" до сих пор бросает в дрожь.
Канеки не собирается жертвовать человечностью Хиде ради своего удобства. Вот только Хиде упрямо не хочет этого понимать.
- Ты вовремя, я только ванну набрал, - отвлекает от мыслей Хиде.
Канеки смотрит на него - домашняя одежда, собранные в небрежный хвост волосы, осунувшееся лицо и синяки под глазами (чета Минако только сегодня вернулась из двухнедельной поездки, и все это время Хиде был нянькой для их малолетнего сына), слышит мерное сердцебиение и любимый запах, чуть приглушенный усталостью, и в который раз думает: боги, чем я тебя заслужил?
Поддавшись порыву внезапной нежности, Канеки берет ладонь Хиде в свою, целует тыльную сторону и предлагает:
- Пойдешь со мной?
- О, мистер скромник захотел разнообразия? - щурит довольные глаза Хиде, отнимает ладонь и, перехватив Канеки за запястье, ведет в ванную.
- Ты можешь думать не только о сексе? - с улыбкой просит Канеки.
- Когда рядом такой горячий ты? Прости, не могу, это противозаконно.
Канеки смеется.
В ванной, пока Канеки раздевается, Хиде льет в воду пену, подворачивает штанины и закатывает рукава. Канеки понимает - слишком устал и если залезет вместе с ним, то непременно заснет. Канеки не против позаботиться сейчас о Хиде (боги милостивые, как двусмысленно звучит, пошлые разговоры Хиде на него очень плохо влияют), но Хиде как-то бескомпромиссно хлопает рукой по воде, и Канеки с побежденным вздохом забирается в ванну.
Уставшие мышцы расслабляются с болью, и Канеки не может сдержать стон.
- Ты по горам скакал, что ли? - ворчит Хиде, разминая напряженные плечи.
- Можно сказать и так, - Канеки блаженно прикрывает глаза. - Я сегодня подальше отошел.
- Перестраховщик. Я проверял, "голубей" поблизости нет.
- И чтобы так было и впредь, я буду менять места и есть максимально далеко от дома.
Хиде молчит ровно столько, сколько нужно Канеки, чтобы немного задремать под его прикосновениями. Потом осторожно, будто сапер на минном поле, говорит:
- Сакамото-сан поделился, что им в морг нужен санитар.
Канеки приходит в себя резко и так же резко отвечает:
- Нет, Хиде.
- Ну нет, так нет, - легко соглашается Хиде, и Канеки понимает, что к этому разговору они еще вернутся.
Он подставляет голову под руки Хиде, и тот послушно начинает ее массажировать. Канеки жмурится, издает похожий на урчание звук и буквально кожей чувствует довольную улыбку Хиде.
- Аки-чан сказала, что мы ненастоящие геи.
Аки-чан - непоседливая первоклашка, приехавшая на каникулы к тете - за неполную неделю вместе с остальной приезжей малышней навела в их по-сонному спокойной деревеньке такого шума, что ее тетя как-то шепнула Канеки по секрету, что считает дни до возвращения любимой племянницы домой.
- Потому что мы не носим боа? - интересуется Канеки, запрокидывает голову и смотрит на Хиде, приоткрыв один глаз.
Так и есть - Хиде улыбается. Облизывает пересыхающие губы, пофыркивает чуть слышно, убирая со лба влажную челку. Выдавливает себе на ладонь шампунь и намыливает волосы Канеки.
- Потому что у нас нет собаки, - охотно отвечает Хиде.
- Откуда Аки-чан знает, как должны выглядеть настоящие геи?
- Интернет, любовь моя, откуда еще. Закрой глаза, - просит Хиде, и Канеки закрывает, пока он смывает шампунь.
- Интернет говорит, что настоящий гей - это гей с собакой?
- Я не знаю, что говорит по этому поводу интернет, но мой опыт говорит, что ты точно не натурал, если наслаждаешься ощущением чужого члена у себя в заднице.
- Надеюсь, ты не сказал об этом Аки-чан, - улыбается Канеки.
- Конечно нет, - фыркает Хиде.
Больше они не говорят. Хиде помогает ему помыться, подает большое махровое полотенце, когда Канеки выбирается из ванны.
Канеки вытирается, слышит сдавленное "ой", и его тело реагирует само собой - кагуне вырывается наружу и крепко, но осторожно, чтобы не причинить боли, обхватывает, предотвращая падение, поскользнувшегося Хиде. Канеки притягивает его к себе, тычется носом во влажные волосы (в том году его нагнал резкий скачок роста и он перерос Хиде на целую голову) и снова начинает дышать.
- Боги милостивые, Хиде, смотри под ноги, - сбивчивым шепотом просит он, задевая губами волосы.
- Упс, прости, - хихикает в ключицу Хиде и поднимает на него смеющийся счастливый взгляд: - Ну что, Кен, не пора ли нам стать настоящими геями, а потом завести собаку?
Вместо ответа Канеки подхватывает его под бедра и, целуя, несет в спальню.


Сакамото-сан отпускает Канеки почти сразу после обеда и на вопросительный взгляд хмурится:
- Разве сегодня у вас с мужем сегодня не годовщина? Мне жена за завтраком все уши прожужжала, чтобы я тебя не задерживал.
- Сегодня, - кивает Канеки, снимая халат. - Но не думал, что кто-то знает.
Сакамото-сан лающе смеется.
- Парень, ты за столько лет не привык, что у нас все обо всем знают? Я передвинул твою смену на два дня, до четверга. Это мой тебе подарок, наслаждайся. Но если семейная жизнь уже достала и дома быть не хочется, то звони, верну как было.
- Ни в коем случае не достала, - улыбается Канеки. - Спасибо, Сакамото-сан.
Он выходит из морга стремительно, почти срываясь на бег - утром хотел позвонить и соврать, что заболел, но Хиде пнул его пяткой в бедро, скидывая с кровати, и заставил идти на работу.
- Вечером увидимся. Первая годовщина, что ли, - буркнул он и закрутился в одеяло. Все аргументы Канеки разбились об его мерное сопение.
Сейчас Канеки очень старается не гнать: хоть на этом участке дороги полицейские патрули редкость, рисковать он не хочет. Впрочем, его намерения хватает только на десять минут пути.
В деревню он приезжает через полтора часа.
- Сакамото-сан меня отпустил, - предупреждает Канеки прежде, чем вышедший в прихожую Хиде начинает возмущаться.
В фартуке, с растрепанной гулькой (Канеки дорого заплатил, чтобы уговорить Хиде не обрезать волосы), половником в одной руке и головкой чеснока - в другой, Хиде выглядит очаровательно, и Канеки, не удержавшись, наклоняется, чтобы его поцеловать.
- Я соскучился, - шепчет он, отстранившись, и слышит глухое "я тоже".
- Закрути мне новую, - просит Хиде, тряхнув головой, и поворачивается спиной. Канеки аккуратно распускает волосы, но вместо гульки заплетает косу. - И найди Ру, он снова куда-то смылся.
- Что-нибудь еще? - интересуется Канеки.
- Погуляй немного, я почти закончил, - Хиде косится в зеркало и хмыкает, но не возражает против новой прически.
Канеки еще раз целует его и выходит на улицу.
Ру, их черный акита-ину, обнаруживается во дворе у госпожи Фукуда.
- Я принесу всех вам, если она ощетинится, Кенширо-кун, - угрожающе ворчит госпожа Фукуда. Ее собственная акита-ину, рыжая Май, носится вокруг валяющегося на земле с бейсбольным мячом Ру и заливисто лает.
- Мы уже уходим, - Канеки подзывает пса, и они торопливо покидают двор под скрипучий смех госпожи Фукуда и ехидное "мужчины".
Требуемое Хиде "немного" Канеки коротает, бросая Ру стянутый мяч и размышляя.
Десять лет.
Десять лет мирной жизни. Не безоблачной, нет. Здесь и долгое неверие Канеки в происходящие, и казавшиеся бесконечными ночные кошмары, и его срывы, и попытка уйти (боги милостивые, как тогда кричал на него Хиде), и их первая крупная ссора, и угодивший в лапы бродячего гуля Хиде (Канеки разорвал ублюдка на части, но от страха за Хиде поседел повторно), и первая (но не последняя) охота, которую Хиде все же выторговал, и многое другое.
Десять лет счастливой жизни, шесть из которых в неофициальном, но браке с любимым человеком.
Мог ли Канеки Кен, мальчишка-полугуль, сходящий с ума в Токио хотя бы мечтать о таком? Нет.
Ру с лаем бежит в обратную сторону от брошенного мяча, и Канеки с опозданием слышит запах лесной хвои. Когда Хиде опускается рядом, лезет под бок, а потом и вовсе усаживается на колени, Канеки разбирает остальное - чужая кровь, чужое мясо.
- Хиде?
- Не бойся, это из стратегических запасов, - правильно понимает его Хиде. - Твой праздничный ужин, любовь моя, - Хиде поддается вперед и оставляет легкий поцелуй у него на губах.
Канеки смотрит, смотрит и думает: боги, неужели правда? боги, за что?
- Чем я тебя заслужил? - спрашивает он впервые вслух.
Хиде смеется, прикрывает его глаза ладонями. Хиде смеется, шепчет:
- Ты был хорошим мальчиком, и Санта подарил тебе меня.
Канеки падает на спину и тянет Хиде за собой, крепко обнимает, прижимаясь ухом к груди, слушая успокаивающее сердцебиение.
Да.

Возможно, возьмись кто написать историю его жизни, это будет уже не трагедия.